Теперь читатель сможет в полном объеме познакомиться и с газетной публикацией "Комсомольской правды", и с моим на нее ответом. Сначала помещается газетная публикация, потом ответ.

Мне 15 лет. Мало? А я уже хочу уехать в Америку, Швейцарию, Германию, в Антарктиду – да хоть в Сахару, на воду и хлеб!

Года три назад у меня над столом висела карта. Я сидел и напевал "Широка страна моя родная", гулял мысленно по ней, гордился нашим Союзом, своим Союзом. В школе с гордостью сравнивал США и СССР. Больше стали, чугуна, нефти, угля! Наша страна самая большая, самая лучшая. Я мечтал поехать в Черновцы и в Запорожье, покататься по Волге, искупаться в Аральском, Азовском, Каспийском, Черном морях. В Каспийском успел и в Черном успел, но Азовское уже закрыто, на Аральское опоздал, в Волге и Днепре страшновато... Ладно, Бог с ними, с морями. Но где нефть, газ, уголь, комбайны, рыбводхозы? Экономика где?

Все мои идеалы оказались пустыми. Даже уже на Ленина руку поднимаем. За 70 лет наша страна прошла путь от лампочки Ильича до "Прожектора перестройки"...

В кого мне верить? Верил в Буденного, но прочитал Бабеля, и... Любил Сталина. Но, как выясняется, надо еще посмотреть, кто хуже – Гитлер или Сталин...

Нашу страну трудно исправить силами наших же людей, очень трудно. Съезд ничего пока не решил и, вероятно, ничего не решит. Я знаю, надо верить: только с моей помощью страна встанет из разрухи. Мне так внушили, но я не верю. А это плохо, наверное, когда в 15 лет человек теряет веру...

Я не из бедных, не из нищей семьи, отец хорошо зарабатывает, и мать работает, все есть! А веры нет.

Мы не можем определить, куда движется наше общество, и не можем определить уже на пятом году перестройки. Тем не менее – перестраиваем. Энергично вещаем всюду старые новые лозунги. Рукоплещем ораторам, твердящим о перестройке, хотя они сами порой не знают, что же это такое. Говорим о демократизации – но где же она? Только не надо о Съезде – да такого не было, но это еще не демократизация. Наше общество зашло в тупик, это признают все. Но самое страшное не это, а то, что уже ничего нельзя изменить. И неправда, что мы будем перестраивать общество – мы, шестнадцатилетние. В нас успели вдолбить комплекс безразличия к жизни. Ведь спроси любого, хоть на улице, верит ли он в перестройку – никто не верит. А если сравнить это с тем, что пишут газеты, что мы слышим и видим по радио и телевидению... Создается впечатление, что все, абсолютно все играют в одну большую игру, в которой одни правила: критикуй прошлое и делай вид, что перестраиваешься. А что скажут о нынешних лидерах лет так эдак через 10?

Когда думаешь о будущем, становится страшно. Что будет? Глядя на эту безысходность, хочется утопиться.

Вы, журналисты и корреспонденты, наверное, и не заметите моего письма, и уж тем более не опубликуете. Я его писала, чтоб "отвести душу".

Я хотел бы обратиться через вас к своим сверстникам. Хочу спросить о цели нашей жизни. Вопрос этот кажется чисто риторическим, но это не так. Многие люди искали на него ответ. Я ничем не знаменит, но этот вопрос остро встал передо мной.

У предыдущих поколений была своя цель и глобальная задача. Может быть, поэтому из наших предшественников вышло много людей с железной волей, а не хлюпиков и нытиков?

А мы? Одни из нас не имеют цели вообще и плывут по течению. Другие видят цель в собственном благополучии, счастливой молодости – за счет родителей – и в обеспеченной старости. Такие плывут к своей цели быстрее, но, доплыв, тонут – перестают быть людьми.

Считаю, что именно из-за отсутствия достойной цели в жизни размываются нравственные критерии, именно от этого среди нас есть новоиспеченные Свидригайловы, одинаково способные творить и добро, и зло.

Может, я немного сгустил краски, но думаю, что в основном прав.

Не примите написанные строчки за ложный порыв, за попытку создать приукрашенный авторитет. Для меня ответ на вопрос о цели жизни – недостающая точка опоры. Я не могу жаловаться на свою жизнь: материально обеспечен, отец занимает высокое положение, учусь в институте, пользуюсь авторитетом среди друзей. Но не понимаю цели своей жизни. Помогите мне!

С уважением

Нет, наверное, проблемы больней, раздумий труднее, чем те, что туго натянутой струной звучат в этих трех письмах. И только ли в них этот вопрос, главный вопрос бытия – чем, как, для чего жить?..

Вы можете сказать: да полноте! Обострились до крайности национальные отношения, не идет экономическая реформа, люди страдают в очередях за куском мыла или куском мяса, а вы до глобальности, до вселенских каких-то масштабов хотите поднять душевные метания трех молодых людей.

Но не кажется ли вам, что кризис веры, который переживает пятнадцатилетний мальчик Миша, переживают сейчас и многие пятидесятилетние? Не замечали ли вы, что смута, доходящая до отчаяния, характерна не только для девушки Ольги? А наивный и мудрый вопрос студента Джамала о цели жизни стоит не только перед человеком – перед человечеством?

Но до вечности ли, если не решены сиюминутные вопросы? И не надо ли сказать молодым: бросьте мучиться, взбирайтесь на строительные леса, видите – дом сгорел, надо побыстрее строить новый, а там уже разберемся, что вышло – храм или конюшня. Такая точка зрения существует, и раз уж мы за плюрализм, с ней не считаться нельзя. Недавно в одной очень серьезной газете в статье, автор которой размышляет о том, почему современные поэты в отличие от "оттепели" 60-х не кумиры, сказано: "О Храме приличествует рассуждать, когда все-таки есть реальные земные дороги. Пока процветает российское бездорожье, пока потрясают пустотой магазинные полки, пока с неотвратимой угрозой надвигаются экологические беды, пока обнажены межнациональные распри... сам образ Храма не есть первейшая потребность дум человека. Не до высокого. Совладать бы с будничным, насущным".

Итак – сначала дороги, а потом Храм? (Думаю, не надо разъяснять, что речь не о церковном здании – образе из всем известного фильма.) Сначала строить, а потом думать, во имя чего строить? Не заботясь о высоком – преодолевать будничное? Но разве нам все равно, какие человеческие качества закодированы в самой функции строителя? И не потому ли не идут экономические перемены, что не произошли нравственные? Не с разрушения ли храмов все и началось?.. И вот – ни храмов, ни дорог. Не подошла ли общественная ситуация к какому-то своему нравственному пределу, для осознания которого не годится сиюминутная шкала?

Рушатся кумиры – но значит ли это, что рушатся идеалы? Может ли идеал вообще быть воплощен в одном конкретном лице? "В кого мне верить?" – звучит в письме вопрос. Но надо ли верить в кого-то, а не во что-то? Сняли один портрет – повесили новый, не так ли во всем мире? Отчего же это для нас часто оборачивается крахом, потерей смысла жизни? А надо ли взирать с таким пиететом, "любить", как написано в письме, каждую вынесенную на поверхность истории фигуру? Неужели сегодняшний взгляд на Ленина, обогащенный и новым видением, и новыми, прежде недоступными фактами, должен приводить нас к полному душевному краху? Трезвая оценка истории – к отчаянию? Здравый смысл, к которому мы пытаемся возвратиться, – к безверию?

"Идеи разоблачения не заменяют идеи жизни", – сказал недавно Даниил Гранин. Но разве в прошлом, которое мы сейчас разоблачаем, не было жизни достойной – от активного сопротивления до безропотного мужества? И разве в идею жизни не входит "идея разоблачения" – того, что ей, жизни мешает осуществляться? Разоблачения – это не просто хула, а гражданские скорби, как поется в одной из песен некогда опального поэта, но в письмах – да и не только в них, разумеется, – мне кажется, все же больше хулы...

Еще недавно философы утверждали, что социальные преобразования неизбежно сопровождаются утратой старых, вечных идеалов, поисками новых. Не пришло ли время сказать себе, что нравственные идеалы вечны? Можно не верить в Буденного или другого имярек – но в человека?..

Разумеется, для становления человека очень важно становление общества. Его будущее тесно связано с представлениями о будущем страны. Где же наши футурологи, отчего не они властители дум? Спорят экономисты и историки, экономисты и публицисты, экономисты и экономисты: наше будущее – это социализм "с человеческим лицом" или сталинизм был неизбежен, и тогда?.. Равенство или благополучие? – уже такая выдвинута альтернатива. Нет, есть третий путь – готово и возражение. Не всегда аргументы поспевают за оценками, и в умах сумятица. Трудное время. В особенности, наверное, трудное для тех, кто знает пока жизнь по учебнику. А учебники-то каковы?..

Хотелось, очень хотелось бы, чтоб в спорах о будущем быстрее отыскалась истина. Но наше нетерпение часто переходит в нетерпимость. А нетерпимость всегда плохой советчик. Это оно рождает баррикадное мышление, которое многих заводит в тупик.

Но может ли, должен ли человек жить одной политикой?

Сегодня мы все чрезвычайно политизировались – кто бы мог подумать, что за историческое мгновение, каким являются несколько последних прожитых нами лет, мы так резко покинем ложе социальной апатии? Вчитайтесь в письмо пятнадцатилетнего – он путешествует по карте своей страны и по карте истории страны со скептической усмешкой бывалого капитана, фиксируя мели, рифы и стоячие воды там, где некогда, как ему казалось, была живая вода. И вывод, уже в другом письме: "хочется утопиться". Выросло число самоубийств.

Похоже, к известным нашим "проклятым" вопросам: "Кто виноват?" и "Что делать?" следует добавить еще один:

Что делать, когда уже ничего сделать нельзя?

Когда не чувствуешь точки опоры, и кочка становится непреодолимой. Обида перерастает в злость, потеря иллюзий оборачивается потерей идеала, горе кончается отчаянием, и... И мы забываем о вечно продолжающейся жизни.

О счастье любить и быть любимыми. О трудной радости растить детей. О наслаждении природой, родной стороной, как бы бедна и поругана она ни была.

Думая о крыльях, мало заботимся об обуви. Характерно это мимолетом уроненное в одном из писем: "Я ничем не знаменит" – будто человек извиняется. Что ж так: цель – так социально крупномасштабная? Дело – так громадное? Человек – так знаменитый? А как сегодня относиться к так называемой теории "малых дел", некогда нами изруганной? Создать безплатную столовую для бедных стариков – большое это дело или маленькое? Спасти одну маленькую речушку – много это или мало? Суметь остановить свои разбушевавшиеся амбиции, высушить чьи-то слезы, выстоять в смутное время – достойная ли это цель?

Еще в двадцатые годы Ухтомский сказал: до тех пор, пока лицо другого не будет вашей доминантой, вы сами никогда не станете лицом. Быть может, стоит жить не только ради светлого будущего – ради этого другого?

Может быть, пришло такое время, когда цель, смысл жизни каждый ищет сам, не уповая на общие для всех лозунги? Ведь если каждый будет жить осмысленно, значит, и все тоже?

Но есть и другая точка зрения: только тогда жизнь получит законченность, судьба исполнится, когда все твое существо соберется вокруг большой идеи. Так это или не так?

Самовоспитание – не увеличивается ли его значение? Не выступает ли оно сегодня впереди воспитания?

Мы переживаем трагическое время. Но древние нам подсказали: трагедия может быть и катарсисом, очищением. Стоя перед пропастью, один видит бездну, другой – мост. Мы у края пропасти. Где та развилка, что уводит одних в бездну скепсиса, цинизма, в небытие, наконец, а другого выводит к строительству моста?

Вопросы, вопросы, вопросы... Под их тяжестью может согнуться и пророк. Но, быть может, возможен и коллективный поиск ответов?

7 сентября 1989 года ваша газета пригласила читателей к дискуссии на тему "Как жить?" Меня более всего в этой публикации заинтересовали письмо Джамала Аджиева, студента из Махачкалы, и некоторые ответы на это письмо вашего обозревателя И. Руденко. Поэтому, включаясь в дискуссию, останавливаюсь на этих наиболее меня заинтересовавших ее сторонах.

20-летнего Джамала интересует цель его жизни. Где-то в этом же возрасте тот же вопрос встал передо мной. И, вы знаете, я так и не мог найти на него ответа, пока не обратился за помощью к доброй старой вере в Бога и безсмертие души. На первых порах, правда, я оказался при этом в довольно сложном положении: с одной стороны, все мое предыдущее воспитание убеждало меня в истинности атеизма и ложности, "антинаучности" религии, – но с другой, я не менее ясно видел, что атеизм при всей своей "научной обоснованности" не способен ответить на вопрос "для чего 28 июля 1956 года появился на белый свет Саша Захаров?", а религия, хоть и "антинаучна", но отвечает на данный вопрос ясно и исчерпывающе: "земная жизнь – есть школа для того, чтобы человек в ней научился вечному и воспитал себя для вечной жизни" (это слова православного священника Иоанна Дмитриевского). Я, таким образом, оказался перед выбором: либо жить "по науке", но без смысла, либо со смыслом, но присочиняя при этом отвергаемого наукой Бога. И выбрал второе.

С тех пор прошло уже около десятка лет. Поделиться всем, что было за эти годы передумано, я здесь, конечно, не смогу. Но главным итогом своих раздумий все же поделюсь. Итог таков, что я и на сегодняшний день являюсь верующим человеком, но в отличие от Александра Захарова десятилетней давности не вижу надобности "присочинять" Бога. Ибо уверен в Его существовании столь же незыблемо, как в существовании земли, воды, солнца, луны, неба... Я сегодня не устаю дивиться другому: зачем это люди присочиняют небытие Бога? Зачем они подвергаются этому духовному самоубийству? Зачем слушают не ученых, а недоучек, утверждающих, что вера в Бога происходит от недостатка знаний?.. От недостатка знаний происходит не вера в Бога, а эти их утверждения; будь у них достаточно знаний, они б сие не утверждали. Поэтому для Джамала у меня есть один единственный совет: если перед тобой, Джамал, и впрямь остро встал этот вопрос – ищи ответ на него у Бога. Более не найдешь нигде. Ищи, прежде всего обратившись к Богу собственным сердцем. И если обращение твое будет искреннее, Он непременно поможет тебе, либо разрешив твои вопросы Сам, либо послав для этого на твоем пути нужных людей или нужную литературу. Только бы, еще раз повторяю, вопросы твои были вызваны воистину настоятельной потребностью сердца, а не преходящей прихотью двадцатой важности.

Теперь я остановлюсь на размышлениях над читательскими письмами обозревателя "Комсомолки" И. Руденко. Размышления оставляют впечатление, что автор их и сама довольно смутно представляет себе ответ на данный вопрос: в чем предназначение человека? Вообще говоря, И. Руденко предстает в своих размышлениях симпатичным человеком, искренне желающим помочь молодым людям разобраться в их трудностях. Но при том, что она до конца не разобралась в них сама, ее благие намерения, скорее всего, останутся безплодны. У меня, во всяком случае, они породили больше вопросов, чем дали ответов. Впрочем, публикация так, видимо, и была задумана, как вопросы читателей и обозревателя – с целью вызвать "коллективный поиск ответов".

Так для чего же жить? И. Руденко считает, что жить стоит для того, чтобы "любить и быть любимыми, растить детей, наслаждаться природой, строить безплатные столовые для бедняков, спасать пересыхающие речушки, чтобы самовоспитываться, осушать чьи-то слезы, чтобы видеть в лице другого свою доминанту" (последнее она считает вместе с Ухтомским). Кажется, я перечислил все цели, указываемые И. Руденко. Сводятся они всего к двум целям: чтобы, попросту сказать, получать удовольствие самому и дарить его другим.

А что делать, если не получается ни то, ни другое? Что делать, если тебя никто не торопится любить? (А сколько их средь нас, лишенных счастья "быть любимыми".) Что делать, если дети тебя не столько радуют, сколько огорчают? (Смешно и спрашивать, каких родителей ныне больше, счастливых или несчастных?) Что делать, если при виде поруганной природы ощущаешь не наслаждение, а страшную тревогу и боль сердечную? (И чем дальше живем, тем более эти тревога и боль усиливаются.) Что делать, если всякое твое "малое дело" натыкается на большие преграды, воздвигаемые чинушами-бюрократами? Что делать, когда хочется не чьи-то слезы осушать, а самому рыдать навзрыд?.. "Самовоспитание"?.. Петр Великий был очень волевой человек. Но и он горестно сокрушался: "усмирил стрельцов, осилил Софью, победил Карла, а себя превозмочь не могу..." Что ж я, сильней Петра?.. "Видеть в лице другого свою доминанту"?.. Это в чьем же лице? Вот в этом пропитом, сизоносом? Или вот в том – надменном, спесивом? Или тот хам, что недовесил мне картошки, да еще и обматерил – моя доминанта?.. А если еще к тому же есть потребность не "самовоспитаться", а саморазнуздаться? Если жгуче хочется не честнеть, не добреть, а пуститься "во вся тяжкия": пить, блудить, воровать, обманывать и т. д.?

Так что же во всех этих случаях делать? "Вопросы, вопросы, вопросы... Под их тяжестью может согнуться и пророк", – посетовал бы здесь атеист и воззвал к "коллективному поиску ответов". Но я возьму на себя смелость утверждать, что никакой коллектив атеистов (сколь угодно большой) не отыщет на данные вопросы ни единого ответа. Верующему же человеку вовсе не надо быть и пророком, чтоб ответить на них без особого труда.

Что, к примеру, ответит атеист на желание человека грешить? Скажет грешнику, что это нехорошо? Но тот ответит: если для тебя нехорошо – так и не греши, а для меня очень хорошо и приятно. Одному хочется быть честным и целомудренным, а другому приятней быть плутом и развратником, и если нет Бога – где основания считать первые желания законнее вторых? И те и другие свойственны человеческой природе, причем вторые бывают подчас гораздо сильнее первых.

Религия выставляет против желания грешить целый ряд доводов. И первый довод – не страх перед Богом, о котором так любят говорить атеисты, доказывая "ущербность религиозной морали, основанной на страхе", но первый довод не страх, а любовь. Первая христианская заповедь гласит не "бойся Бога", а "возлюби Бога". И человек, исполняющий эту заповедь, если и имеет страх, так не тот, от которого дрожат коленки и душа уходит в пятки, а того рода страх, который присутствует в нас, когда мы боимся причинить страдание любимому существу. Человек этот боится не того, что Бог заставит его страдать за его грехи – но боится сам доставить страдание Богу своими грехами. Ведь как больно бывает любому отцу, когда сын или дочь не слушают его, самонадеянно творят глупости, а то и мерзости... Братья и сестры мои! Также больно и нашему общему с вами Отцу, когда мы не слушаем его мудрых заповедей и самонадеянно творим глупости и мерзости! Избавьте же Его от этой боли, не грешите – вот первый довод религии против желания грешить.

Второй довод – для тех, кого не пронял первый, кто не способен или не хочет любить Творца и Создателя своего. Таким религия говорит: не можете любить Бога, так любите хоть себя. И вам же самим будет плохо, если станете грешить – даже если грех ваш останется безнаказанным в этом мире, вам все равно не избегнуть расплаты в мире ином. Здесь вы блаженствуете в греховных наслаждениях – там придется за это страдать. "Удовольствие – дьявольская уда, влекущая в пагубу", – предупреждает святитель Василий Великий. А святитель Иоанн Златоуст спрашивает: "Какая, в самом деле, польза от земных наслаждений? Сегодня оно есть, а завтра его нет; сегодня оно – красивый цветок, а завтра – рассеянный прах..." Рассудите же, что предпочтительней: временное, преходящее удовольствие от греха или вечное блаженство спасенной души; временная, преходящая печаль от неутоления греховной страсти или вечные муки за удовлетворение оных страстей? Пожалейте же себя, не грешите – это второй довод религии против желания грешить. Итак, сначала: любите Бога – и вы не будете грешить; потом: любите себя – и вы тоже не будете грешить.

Третий довод: любите людей – и вы также не будете грешить. Ведь совершая грех, вы обижаете не только Бога и себя, но очень часто и своих близких. Забывая о престарелых родителях, изменяя женам, обманывая кого-то, завидуя кому- то, обворовывая или убивая кого-то – делая все это, вы не только нарушаете Божьи заповеди и губите свои души, но и причиняете тяжкие страдания тем, кому это делаете: своим родителям, женам, жертвам вашего коварства, вашей зависти, вашего сребролюбия, честолюбия, жестокости... Поэтому и сказано великое Слово: "...во всем, как хотите чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними" (Мф. 7, 12). Поэтому вторая христианская заповедь (подобная первой) гласит: "возлюби ближнего твоего, как самого себя. Иной большей сих заповеди нет" (Мк. 12, 31).

Но мало того, что религиозное мировоззрение противопоставляет желанию грешить логические аргументы, отвращающие от греха разум и сердце – оно дает к тому же и практические рекомендации: как с ним (грехом) бороться? Вопрос, между прочим, колоссальной важности. (Покаянное признание Петра I красноречиво свидетельствует о чрезвычайной трудности "самовоспитания".) Ныне, правда, вопрос этот для многих людей, кажется, вовсе не существует. Не понимая даже, для чего нужно бороться с прельщающим их грехом, они уж и подавно не задаются вопросом, как это делать? Между тем дело это совсем не такое простое, как может показаться тому, кто и не думал за него браться. Попробуйте от слов о самовоспитании перейти к сооственному самовоспитанию, и вы непременно согласитесь с преподобным Серафимом Саровским, что "учить так легко, как с нашего собора бросать на землю камушки, а проходить делом то, чему учишь, все равно как бы самому носить камушки наверх этого собора".

Кстати, о соборах. И о Храмах. После фильма "Покаяние" не преминула вспомнить о Храме и И. Руденко. Говорят о нем и многие другие. Но при общем горячем желании строить Храм наблюдается пока полная неясность: какой Храм (в стиле старорусской архитектуры или западного модерна), кому Храм (природе, человеку, Богу?..), зачем Храм (чтоб молиться в нем или устраивать выставки иконописи, или конкурсы на лучшую красавицу?). Каждый строитель имеет свой план постройки и видит деятельность Храма по-своему. В таком разе дозволительно будет и мне встрять в многоголосый хор храмостроителей, чтоб напомнить: драгоценные мои! "Разве не знаете, что вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас? Если кто разорит храм Божий, того покарает Бог: ибо храм Божий свят; а этот храм – вы" (1 Кор. 3, 16-17).

Я тоже – за строительство Храма. Только в первую голову – вот этого, о котором писал апостол. Ибо крепко-накрепко убежден, что покуда мы не поселим Дух Божий в собственные свои храмины, не видать нам и в государстве ни Храма, ни даже добрых конюшен. Для того же, чтоб в нас вселился Бог, необходимо повыселить из нас бесов. Нельзя стать святым, не борясь с грехами. А вот этим-то делом (стяжанием святости через победу над греховной стороной своей природы) и занималась много-много лет та часть религии, которая называется аскетикой. Верней сказать, это дело (стяжание святости) – дело всей религии (и догматического богословия – так же, как аскетики), но в аскетике сконцентрированы именно практические указания: как побеждать в себе греховность? К примеру, такие указания.

"Отцы указали нам, как человек должен постоянно очищать себя: каждый вечер должен он испытывать себя, как провел день, и опять утром, как провел ночь, и каяться пред Богом, в чем ему случилось согрешить. Нам же, как мы много согрешаем, поистине нужно, по забывчивости нашей, и по истечении шести часов испытывать себя, как провели мы время и в чем согрешили" (преп. Авва Дорофей).

"Когда тебя кто злословить будет, не воспламеняйся гневом; но тотчас со скромностью, показав улыбку на лице, раздражение перемени в мир... Огонь не гасится огнем. И ты любовью и благодушием утоли гнев раздраженного" (св. Ефрем Сирианин).

"Терпя самое великое злословие или тяжкую обиду, не будь злопамятен, но благословляй" (преп. Нил Синайский).

"Кто хочет с объядением и насыщением победить беса блуда, тот подобен угашающему пожар маслом... Как змея не может совлечь с себя старой кожи, если не пролезет чрез тесную скважину, так и мы не можем отвергнуть прежние злые навыки и ветхость души и ризу ветхого человека, если не пройдем узкого и тесного пути поста и безчестия (самоумерщвления и смирения)... Иссохшая тина не привлекает свиней: и плоть, увядшая от подвигов, не успокаивает более бесов" (св. Иоанн Лествичник).

"Возводится же дом душевный ровно и стройно со всех сторон таким образом. Сперва надлежит положить основание, которое есть вера... И потом на сем основании строить здание равномерно, именно: случилось ли послушание, должно положить камень послушания; встретилось ли огорчение от брата, должно положить камень долготерпения; представился ли случай к воздержанию, должно положить камень воздержания. Так от всякой добродетели, для которой представляется случай, должно полагать в здание по камню, и таким образом возводить оное со всех сторон, полагая в здание то камень сострадания, то камень отсечения своей воли, то камень кротости и т. д." (преп. Авва Дорофей).

Но мало еще и этого. Мало того, что верующий человек знает, для чего и как ему надо бороться с грехом. Но еще – и это-то главнее всего – у него есть постоянный и верный Помощник в этой борьбе. Без Которого чистым ничто были бы все его знания "для чего" и "как". Ибо те же аскеты, учившие храмостроению душевному и несказанной красоты в себе храмы воздвигшие, они же учили, что "кто хочет бороться со своею плотию и победить ее своими силами, тот тщетно подвизается; ибо если Господь не разорит дома плотской похоти, и не созиждет дома душевного, напрасно человек бдит и постится..."

С этими словами святого Синайского игумена Иоанна Лествичника согласится, думаю, любой верующий. Равно как любой верующий с глубокой благодарностью ощущает эту всегдашнюю заботу о нем Отца Небесного, Его благодатную помощь (которая единственная и делает нас, верующих, подчас даже более великими, чем Петр Великий). И корни-то религиозной веры, главные питающие ее корни, они ведь отнюдь не в доводах разума в пользу веры против безверия (хотя имеются в достаточном количестве и такие доводы, но они все же не главные корни, а лишь подпитывающие корешки), не философскими "доказательствами бытия Бога" питается, главным образом, вера в Него – но именно этим живым, личным общением верующей души со своим Создателем.

"Душе благочестивой, – пишет святой батюшка Иоанн Кронштадтский, – бытие Божие так же очевидно, как собственное бытие, потому что с каждою мыслию доброю или недоброю, желанием, намерением, словом или делом, происходят соответствующие перемены в сердце – спокойствие или безпокойство, радости или скорби – и это вследствие действия на нее Бога..." Атеистам, разумеется, вольно объяснять эти "перемены в сердце" разными "естественными причинами". Но как ни объясняй верующему человеку происхождение той светлой, теплой умиротворенности, что нисходит в его сердце во время молитвы, самым "естественным" объяснением для него всегда будет: Бог слышит молитву и отвечает на нее. Кому приятней объяснять сию умиротворенность особенною деятельностью нервной системы, тот может, конечно, иметь такое объяснение. Только вряд ли он при таком объяснении испытает когда-нибудь саму эту святую умиротворенность.

Итак, верующему известно, для чего надо бороться с греховной стороной своей природы; ему известно, как вести эту борьбу; он, наконец, получает в этой борьбе помощь свыше. А чем же, снова спрошу, вооружен в этой борьбе атеист? Указания на то, что грешить плохо, действенны, как уже было сказано, лишь для тех, кто внутренне с ними солидарен, кого привлекает более добродетель, чем порок. А как быть с теми, для кого привлекательней порок?

В пятом веке до Рождества Христова учитель Сократа Продик Кеосский составил басню "Геракл на распутье": в ней перед юношей Гераклом состязаются в споре Добродетель и Порочность – каждая говорит о своих преимуществах и убеждает Геракла пойти ее путем. Данное распутье существует, видимо, в жизни всякого человека, как две с половиной тысячи лет назад, так и ныне; как перед Гераклом, так и перед Васей, Петей, Сашей... И в двадцатом веке по Рождестве Христовом многие Васи, Пети и Саши уходят с этого распутья по дороге распутства, пьянства, воровства, сквернословия, по дороге порока. Причем число людей, избирающих этот порочный путь, стремительно растет.

Ввиду такого грозного факта я опять спрашиваю: как может атеист совлечь этих людей с избранного ими порочного пути? Посредством "постановлений по усилению борьбы с преступностью"? Но эта мера – полумера, малорезультативна, а в отдельных случаях и вовсе безрезультатна. Ведь скамья подсудимых является финалом далеко не каждого преступления, и у преступника всегда есть надежда, что уж егото преступление обязательно будет значиться в графе "нераскрытые". Даже Библия признает возможность безпечального существования под этим небом зла и порока. "Я позавидовал безумным, – восклицает псалмопевец, – видя благоденствие нечестивых, ибо нет им страданий до смерти их, и крепки силы их; и на работе человеческой нет их, и с прочими людьми не подвергаются ударам. Оттого гордость, как ожерелье, обложила их, и дерзость, как наряд, одевает их; выкатились от жира глаза их, бродят помыслы в сердце; над всем издеваются, злобно разглашают клевету, говорят свысока... И вот, эти нечестивые благоденствуют в веке сем, умножают богатство" (Пс. 72, 3-8, 12). Не правда ли, до боли знакомая картина? Строкам этим около трех тысяч лет, но звучат они сегодня, может быть, даже более злободневно, чем во дни псалмопевца Асафа. И, видя такую картину, как вслед за псалмопевцем не вопросить: "Так не напрасно ли я очищал сердце мое и омывал в невинности руки мои, и подвергал себя ранам всякий день и обличениям всякое утро?" (Пс. 72, 13-14) – то есть не напрасно ли я "самовоспитывался", терпя притеснения и лишения, вместо того, чтоб "благоденствовать", умножая богатство нечестивыми делами?.. "И думал я, – продолжает Асаф-псалмопевец, – как бы уразуметь это, но это трудно было в глазах моих, доколе не вошел я во святилище Божие и не уразумел конца их" (Пс. 72, 16-17). Это трудно уразуметь и сегодня: почему неприятное "самовоспитание" надо предпочесть "нечестивому благоденствию", если не уразуметь прежде конца тех и других, то есть если отказаться от веры в безсмертие души и загробное воздаяние.

Когда конец одинаков и для благоденствующего злодея, и для страдающего праведника, когда и Брежневу, и Христу один удел – сгнить и превратиться в ничто, – какой логикой убеждать человека разумного, что лучше для него пойти в 33 года на позорную, крестную смерть, имея за спиной 33 года скитаний и лишений (вспомните: "...лисицы имеют норы и птицы небесные – гнезда; а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову" (Мф. 8, 20)), – какой, я спрашиваю, логикой убеждать людей, что это для них лучше, чем умереть в старости естественной смертью, в почете, прожив жизнь "полной чашей"? Для человечества – да, жизнь Христа оказалась куда более полезной, чем жизнь Брежнева. А для Христа?.. Если он и впрямь ушел к Отцу – то, да, и для Христа. А если Его за крестным древом ждало холодное небытие, вместо теплых Отеческих объятий?.. Воля ваша, друзья мои атеиствующие, но я никак не возьму в толк: какой логикой убеждать людей, что лучше для них избирать то, что для них хуже, чем то, что явно для них лучше?

Я понимаю, что, читая эти строки, атеисты вспомнят свою старую песню о "безнравственности религиозной нравственности, базирующейся на страхе перед загробным наказанием или на ожидании загробного вознаграждения" – это, мол, нравственность корыстная, эгоистическая, а значит, безнравственная. Выше я уже отвечал отчасти на данные упреки. Но, учитывая чрезвычайную сего вопроса важность, позвольте мне остановиться на них подробнее.

Первым делом хотелось бы выяснить: с каких это пор несовершение глупостей стало именоваться корыстолюбием и эгоизмом? Если, к примеру, человек, видя огонь, не бросится в него без нужды, а обойдет пламя стороной, есть ли резон упрекать этого человека в корыстолюбии и эгоизме, а поступок его (благополучное минование огня) именовать безнравственным деянием? По-моему, сие не безнравственно, а всего лишь не безрассудно; и человек сей не эгоист и корыстолюбец, а всего лишь не дурак. Равным образом и верующий, избегающий греха и ищущий добродетели, будучи уведомлен, что первый губит душу, а вторая ее спасает, полагаю, никакого безнравственного деяния не совершает, но ведет себя так, как единственно следует вести себя разумному существу.

На тот довод, что "и верующие грешат", можно сказать, что сие свидетельствует лишь о том, что либо сии верующие веруют более на словах, чем на деле, либо они лишены здорового рассудка, либо, наконец, притягательность греха оказывается так велика, что пересиливает даже желание спасти свою безсмертную душу. Однако все это, кажется, не говорит о том, что вера в безсмертие души излишняя, а нужна вера в тление одинаково и праведников, и грешников. Не думаю, чтоб замена первой веры второю способствовала увеличению на земле праведников и уменьшению грешников. Это было бы подобно тому, как если у человека, тонущего даже со спасательным кругом, вырвать из рук этот круг и считать, что тем облегчил ему спасение.

Мне понятно, что такой порядок, по которому за плохие дела Бог наказывает, а за добрые награждает, может быть не всем по вкусу. Для греховодника, вероятно, приятнее было бы прогреховодничать в веке сем и иметь за гробом одну участь с пустынником и затворником Серафимом Саровским. Для злодея, "благоденствующего" на чьих-то слезах и крови, конечно, был бы более по душе мир без Бога и безсмертия – с одной кончиной живота и для него, и для жертв его. Но порядок, устраивающий греховодников и злодеев, был бы, очевидно, несправедлив, и мир, созданный по их вкусу, был бы сплошной нелепицей – миром с вывернутой наизнаку моралью, миром, созданным сатаной, а не Богом. Так что, воля ваша, друзья мои атеиствующие, но я опять никак не возьму в толк: какая безнравственность в том, чтоб злодейство наказывать, а праведность награждать?

Тем более нет безнравственности в том, что Бог заранее об этом Своих детей уведомляет. Вот если б Он оставил нас в неведении, что грех за гробом наказуем, а потом, когда б мы нагрешили, стал за это наказывать – вот это было бы и вправду безнравственно. Но разъяснить заблаговременно, что есть добро и что зло и каковы последствия того и другого – воля ваша, но я и тут не соображу: что же в этом безнравственного?

Иногда, правда, говорят: Бог связывает этим человеческую волю, а значит, порабощает людей. Но и этот довод основан на недоразумении. Драгоценные мои, Бог никого не порабощает, но всех предупреждает. Он никого не заставляет исполнять Свою волю, но всех призывает к этому. Он никого не тащит за ухо из публичного дома и никого не подталкивает в затылок к дверям Церкви, но всех извещает, что лучше пойти в Церковь, чем к блуднице, ибо Церковь спасает душу, а блудница губит. Слушаться же или не слушаться Бога, спасать свою душу или губить ее – это решает каждый человек собственной свободной волей.

Мне доводилось беседовать с людьми, которые даже пеняли на Бога за такое Его доверие к людям. По их мнению, Бог сделал бы лучше, когда б упразднил эту свободу человеческого выбора и действительно заставлял каким-то образом всех людей жить достойно. При царящем вокруг беззаконии и падении нравов мне понятны такие настроения. Только выходит, что, с одной стороны, Бога обвиняют в "порабощении людей", а с другой сетуют "зачем Он их не порабощает?"

И критикам справа, и критикам слева надо знать, что Бог, конечно, желает, чтоб все люди Его слушались и любили, но не рабски слушались, не принудительно любили. Богу, конечно, желанно спасение всех Своих детей, но не ценою их порабощения. Непослушание свободной личности и свободная греховность лучше, чем рабская покорность и принудительная праведность. Свободный грешник – это личность, а праведный раб – это автомат. Бог нашел нужным создать людей личностями, а не автоматами. Критики справа, кажется, хотели бы обратного: быть автоматами, а не личностями. Критики слева, кажется желают, чтобы Отец перестал быть Отцом: не болел за судьбу своих детей и не пекся об их спасении. Бог поступает самым естественным и разумным образом.

А мне кажется, хватит уже доказывать несостоятельность атеистических упреков. На тот случай, если мои доводы кого-то не убедили, и религиозная нравственность в чьихто глазах по-прежнему безнравственна (как основанная на страхе), а нравственность атеистическая (как исключающая страх) более обаятельна, – на этот случай позволю себе еще раз вспомнить о "постановлениях по усилению борьбы с преступностью". И спрошу упорных: а как расценивать эти попытки атеистов загородить дорогу греху страхом уголовного наказания? Получается ведь, что и атеизм не исключает необходимости запугивания иных людей. Причем если в религии это лишь один из доводов, то со стороны атеизма по отношению к данным людям страх есть единственный довод. И тот, как уже говорилось, малоэффективен. Даже если сравнивать два страха – атеистический и Божий, и тогда следует признать, что страх Божий, как мера предотвращения грехов и преступлений безспорно эффективней. Милиция не вездесуща, не всезнающа и не всегда наказует преступающих закон, а Бог видит все и всюду, и свидетели преступления на Его суде не обязательны. К тому же нравственность, требуемая Богом, на несколько порядков выше нравственности, предписываемой Уголовным кодексом. Бог, например, предупреждает, что "всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду" (Мф. 5, 22), а в Уголовном кодексе наказания за напрасный гнев не предусмотрено – хоть растерзай его в сердце на клочки, только не воплощай свои мечты в действительность. Равным образом по Уголовному кодексу не наказуются зависть, скупость, тщеславие, сквернословие, супружеские измены – это все, несомненно, грехи, но грехи, за которые взыскивается лишь по кодексу религиозной морали. "Меры по усилению борьбы с преступностью" помочь их искоренению никак не могут. (В то время как обратное – искоренение этих грехов – весьма и весьма содействовало бы искоренению преступности.)

Ну, и достаточно, пожалуй, про грехи. Поговорим теперь о более приятном – о любви. Я сознаю, что атеисты обидятся и, очевидно, будут возмущаться тем, что я причислил и любовь к ближним к предписаниям религиозной морали. Вообще-то возмущаться тут нечем. Ибо религия действительно предписывает любить ближних. И то, что Алексей Алексеевич Ухтомский сказал "еще в двадцатых", Господь наш Иисус Христос заповедал еще двадцать веков назад...

Но возмущение может быть вызвано тем, что призывы любить людей раздаются и из среды атеистов. И они могут сказать: при чем же тут религия? Мы ведь тоже за любовь к людям, хоть и не веруем в Бога. Я здесь не имею ввиду атеистов типа Ницше, советующих: "пусть желающий давит, колет, скоблит людей и сдирает с них кожу; не поднимай против зла даже пальца!", "не щади ближнего твоего! Человек есть нечто, что необходимо преодолеть", и при том удивляющихся: "О, братья мои, разве я жесток? Ведь я только говорю: надо толкать падающего!" Но, помимо безсердечных ницшеанцев, есть и добросердечные атеисты, призывающие не толкать падающего, а помочь бедняге удержаться на ногах. Таковые считают заповедь любить людей столько же своей, атеистической, сколько религиозной, и могут, повторяю, обидеться, увидя ее "похищенной" противником и воюющей на его стороне. С такими атеистами надо объясниться.

Я не считаю, что всякий атеист, в силу того, что он атеист, лишен способности и желания любить людей. Но я спрашиваю: каких людей? Меня интересует, способен ли атеист любить негодяя, мерзавца, желает ли он любить того, кто, скажем, обворовал его или оболгал или избил?.. И я решительно не соображу: с какой стати атеисту таковых любить? Я еще не встречал ни одного атеиста, который бы таковых любил. Поголовное убеждение атеистов: таковых надо презирать и ненавидеть, а не любить. И это убеждение, при атеистическом видении мира, вполне естественно и совершенно правильно. Хотя, при таком убеждении, надо оговорить границы атеистической любви к ближним: любовь эта имеет место, но распространяется лишь на тех ближних, кои ее заслуживают. И здесь-то вот между любовью атеистической и религиозной существует огромная разница: ибо религия предписывает любить всех.

"Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим, вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас", – учит Христос-Спаситель (Мф. 5, 44). Скажите, видали вы атеиста, творящего благо своему ненавистнику или шлющего благие слова в адрес того, кто его проклинает?.. А для верующего человека делать это вовсе не странно. Да, драгоценные мои, верующему вовсе не странно любить негодяев и мерзавцев, ибо для него они не столько негодные и мерзкие, сколько самые несчастные люди, собственные душеубийцы. Добрые люди, даже незаслуженно страдая, остаются счастливыми. "Блаженны вы когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня, – утешает Господь. – Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах" (Мф. 5, 11-12). Но злой человек – чем злее, тем несчастней. Пусть даже он "благоденствует и нет ему страданий до смерти его, и крепки силы его..." – но: "Придет же день Господень, как тать ночью..." (2 Пет. 3, 10) и "пойдут сии в муку вечную" (Мф. 25, 46). Как же не пожалеть этого жалкого человека, готовящего себе такое страшное будущее? Как же не молиться о нем и не принимать все меры ко спасению его? Что такое причиненная им тебе обида в сравнении с ожидающей его участью? Как же не простить его и не сделать все от себя зависящее, дабы избавить его от ужасной сей участи, совлечь с гибельного пути?.. Ясно, таким образом, что для верующего вполне естественно видеть свою доминанту в лице даже душегуба: ведь он не чьи-то только, но прежде всего собственную душу губит.

А вот верующей-то душе ненавистники и обидчики очень часто более помогают, чем вредят. "Не достоинство, не почесть, не величие вводят в Царство Небесное, но смирение, послушание, любовь, терпение и благодушие, вот что спасает человека", – говорит святой Ефрем Сирианин. А преподобный Никодим Святогорец наставляет: "все скорби и мучения, какие претерпевает душа... не другое что суть, как любовью Божиею устрояемое очистительное врачевство, коим очищает ее Бог, если она со смирением и терпением переносит их". Еще одно объяснение смысла страданий содержится в "Беседах" Е. Берсье. "Здесь, на земле, – пишет Берсье, – приготовляются материалы для чрезвычайного здания, которое Бог должен возвести на небе; нужно, как учит Священное Писание, чтобы мы вошли в него, как "живые камни"; но камень должен быть вытесан согласно плану Божественного Архитектора, чтобы занять предназначенное ему место. Испытание есть нож или резец, которым Он обрабатывает его; подобно тому, как скульптор с настойчивостью долбит все глубже мрамор, долженствующий украсить главный фасад его монумента, так же, я понимаю, что Бог поражает Своими ударами тех, которые должны блестеть в первом ряду Его духовного храма". Вышесказанное, думаю, ясно объясняет, о ком писал апостол Павел: "... другие испытали поругание и побои, а также узы и темницу, были побиваемы камнями, перепиливаемы, подвергаемы пытке, умирали от меча, скитались в милотях и козьих кожах, терпя недостатки, скорби, озлобления; те, которых весь мир не был достоин, скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли" (Евр. 11, 36-38).

Однако мне бы не хотелось, чтобы только что сказанное расценивалось как не только объяснение смысла страданий, но и оправдание заставляющих страдать: поскольку, мол, необходимы страдания, значит, нужны и разного рода мучители и злодеи, причиняющие их. Драгоценные мои, религия учит необходимости страданий, но не учит необходимости мучителей и злодеев. Напротив, последних она предупреждает о грядущем суде и неустанно зовет покаяться и исправиться, пока не поздно. И мне как верующему человеку странно было проповедовать "нужность" Ирода, Нерона и им подобных. Мне как верующему человеку, конечно, желанно покаяние всех мучителей и злодеев и воцарение на земле всечеловеческой любви.

Только ведь даже и тогда, когда совершится сие, даже и в этом царстве любви всечеловеческой будет страдание. Не будет мучителей, но останется мученичество. Отчего же, спросите, будут мучиться люди? Так разве ж от злых людей только мучаются? Разве не заставляют нас страдать природные стихии: наводнения, землетрясения, ураганы и смерчи?.. Разве не подбрасывают нам страдания кораблекрушения, а равно поездо– и самолетокрушения и другие несчастные случаи? Разве не доставляет мучение сознание собственного несовершенства? А муки творчества? Ведь каждый творческий человек – это добровольный мученик, где бы он ни творил: в области ли науки или искусства или даже сапожного дела. И не прейдут страдания на земле, доколе не прейдут на ней люди с их задачей "воспитать себя для вечной жизни".

Ибо где ж еще и воспитать в себе терпение, смирение, покорность воле Божией, как не в скорбях и несчастиях? Так что верно слово, Достоевским молвленное, что "человеку кроме счастья, так же точно и совершенно во столько же необходимо и несчастие". Но только верующему человеку. Для атеиста несчастие вовсе не необходимо, а совершенно не нужно и безсмысленно. Ибо зачем же ему терпение, смирение и тем паче покорность Богу, в которого он не верит? В вечности он ждет встречи не с Богом, а с вечным небытием. И потому все цели и задачи его находятся здесь, на земле. А для достижения здешних целей и выполнения земных задач сподручнее иметь не терпение со смирением да покорностью, а совсем обратные качества: умение работать локтями, хитрость да нахальство. Будучи терпеливым и смиренным, в этом мире добьешься лишь репутации идиота и лопуха. "Идиота" Льва Николаевича Мышкина не огорчала такая репутация – князь Мышкин был христианин и в этом качестве ожидал для себя безсмертия с лучшей, не идиотской участью. А атеисту какой резон быть идиотом и лопухом и остаться идиотом и лопухом? Сего опять не разумею.

Ну вот, мы, кажется, и ответили на неразрешимые для атеистов вопросы. Мы выяснили, для чего и как надо бороться с приятным и привлекательным для нас, но губящим нас грехом. Мы нашли, что даже самые негодные люди имеют право на искреннюю с нашей стороны любовь и жалость. Мы, наконец, даже в совсем уж ненужных и безсмысленных страданиях обнаружили свой смысл и необходимость. Таким образом, верующему есть резон "самовоспитываться", есть резон видеть доминанту в лице даже своего врага, и верующему нет резона отчаиваться в жизненных трудностях и невзгодах.

Нам осталось ответить на последний вопрос И. Руденко: осмысленна ли жизнь человека, довольствующегося "малыми делами", или "только тогда жизнь получит законченность, судьба исполнится, когда все твое существо соберется вокруг большой идеи"? Верующему человеку несложно ответить и на этот вопрос. Для него здесь, собственно, нет и вопроса. В его жизни, не мешая друг другу, присутствуют и "малые дела" и "большая идея". Верующий ведь не просто кормит бедняков, спасает речушку, унимает свои амбиции, преодолевает трудности смутного времени – делая все эти "малые дела", он совершает великое дело: возводит храм свой душевный ровно и стройно. Да-да, вместе со строительством безплатной столовой для бедных стариков совершается и строительство души строящего эту столовую. А с построением храмов Божьих в душах каждого из нас заживет по-божески и общество. Ибо, снова повторяю глубочайшее убеждение мое: Храм в обществе начинается с Храма внутри каждого члена общества. И чтоб стояли эти Храмы ровно и стройно, а не кособочились, не трещали по всем швам и не разваливались, то есть чтоб избавиться от столь знакомых нам сегодня личных и общественных нестроений и катастроф, – под Храм "надлежит положить основание, которое есть вера", то есть Храм следует возводить на камне веры...

А то у нас все спорят: капитальный ремонт нужен нашему Храму или косметический, ломать ли стены в государстве или только подкрасить да подштукатурить?.. В первую очередь, следует поменять под Храмом фундамент. На негодном фундаменте любые стены покосятся и разъедутся, и никакая штукатурка на них держаться не станет...

Более девяти веков жила Русь, имея фундаментом своим православную веру. И выжила на этом фундаменте в самых тяжелых условиях, выстояла в труднейших испытаниях; и не просто выстояла, выжила – выросла за это время в огромную, могучую державу. И вот за один неполный век, прожитый на камне атеизма, с таким трудом созданное государство стоит перед перспективой рассыпаться, подобно карточному домику.

Видать, не напрасно Христос, заканчивая свою знаменитую проповедь на горе, предупреждал: "Итак, всякого, кто слушает слова Мои сии, уподоблю мужу благоразумному, который построил дом свой на камне; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот, и он не упал, потому что основан был на камне. А всякий, кто слушает сии слова Мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое" (Мф. 7, 24-27). Факт нашего падения еще не зафиксирован, но приближается с неимоверной быстротой. Вероятно, по этой причине на Руси разрешили, наконец, хотя бы слушать Христа, однако для замены песчаного фундамента на каменный этого мало – требуется еще исполнять то, чему Он учит.

Так как же жить? Перечитайте, драгоценные мои, еще раз это золотое Слово, на горе молвленное – вот как жить. Жить иначе, не по "нагорной проповеди" – значит жить по "Нагорному Карабаху", распадаться, разлагаться, самоуничтожаться. Отчего да избавит нас Господь. Но избавит, если мы сами искренне предоставим свои души Ему, а не бесам, налезшим туда. Это да поможет Он нам сделать. Не в нашей власти стать святыми, но в нашей власти молить об этом Бога, который властен сделать все. Бог хочет прийти в наши сердца и спасти нас. Но вот вопрос, решающий теперь судьбу нашего Отечества: захотим ли этого мы? Согласимся ли мы служить Богу или предпочтем прелести греховной жизни? Достанет ли у нас ума и силы воли взмолиться:

"Царю Небесный!.. Прииди и вселися в нас и очисти нас от всякой скверны и спаси, Блаже, души наши..."?

Прииди, и вселися, и очисти, и спаси нас, Господи!

Аминь.